Либерализация с оговорками: почему Гайдар смог не всё.
Я давно хотел срезюмировать реформы девяностых взглядом правого либерала 2020-х гг., но сложно было найти подходящую дату. День рождения Гайдара (19 марта) я пропустил ещё в прошлом году, события 1993 года (начало октября) как-то плохо подходили для сопоставления, а ждать до 6 ноября, когда 34 года назад было создано правительство реформ, мне, извините, долго, да и сам результат работы правительства оказался конечным. Но я нашёл 17 октября — дату, когда в 1993 году для поддержки политического курса Президента Ельцина был учреждён праволиберальный избирательный блок «Выбор России» (позднее - «Демократический выбор России») под председательством Сергея Ковалёва. В состав блока входили Егор Гайдар и Геннадий Бурбулис, движение «Демократическая Россия», партия «Демократическая инициатива» и «Крестьянская Партия России». Это, наверное, будет самая многообещающая и потенциально самая подходящая дата для публикации статьи, анализ в которой будет как связан с интересными событиями в прошлом, так и с актуальными вызовами сегодняшнего дня.
Экономические реформы 1990-х годов в России, часто называемые «шоковой терапией», стали переломным моментом в истории страны. После распада Советского Союза в 1991 году Россия стремительно перешла от плановой экономики к рыночной. Либерализация цен, приватизация государственной собственности и открытие рынка для частного предпринимательства были призваны создать конкурентоспособную экономику, интегрированную в мировую систему. Однако, несмотря на радикальность этих мер, реформы не привели к ожидаемому экономическому прорыву. Более того, они сопровождались глубоким социальным кризисом, ростом неравенства и снижением уровня жизни большей части населения. Но если вам кажется, что это дежурное описание будет вторить воспоминаниям многих нынешних социал-либералов, что «нельзя же было так резко», то вы ошибаетесь.
Основной тезис этой статьи заключается в том, что реформы 90-х, при всей их шоковости, оказались недостаточно либеральными, особенно в фискальной и таможенной сферах. Например, частная собственность была легализована, но на бизнес легла колоссальная бюрократическая нагрузка, которая подорвала конкурентоспособность российских компаний на международной арене. Реформам не хватало даже не постепенности, а радикализма. В этой статье мы разберём ключевые аспекты гайдаровских реформ, их последствия, уделяя особое внимание правительству Гайдара и условиям, в которых оно находилось, а также сравним ситуацию в России с некоторыми другими странами, опираясь на открытые источники.
Исходные условия: экономический коллапс и вызовы для Гайдара
В 1991 году Россия оказалась в состоянии глубокого экономического и политического кризиса. Советская экономика, десятилетиями функционировавшая на основе неэффективного централизованного планирования, была на грани коллапса. Дефицит бюджета достигал 20-30% ВВП, инфляция стремительно нарастала, а полки магазинов пустели из-за нехватки товаров (Åslund, 1995). Распад СССР разрушил сложившиеся хозяйственные связи, а большинство предприятий, ориентированных на военное производство, оказались неготовыми к рыночным условиям. Как отмечал сам Егор Гайдар, исполняющий обязанности премьер-министра в 1991—1992 годах, «страна стояла на пороге гиперинфляции и голода» (Gaidar, 2006).

Гайдар и его команда реформаторов столкнулись с необходимостью действовать в условиях крайней неопределенности. Государственные финансы были истощены, внешний долг СССР составлял около $70 млрд, а золотовалютные резервы России были практически исчерпаны (World Bank, 1992). Политическая ситуация также осложняла реформы: центральная власть была ослаблена, а регионы требовали большей автономии. В этих условиях Гайдар сделал ставку на радикальные меры, вдохновлённые опытом Польши, где «шоковая терапия» Бальцеровича помогла стабилизировать экономику.
Реформы Гайдара: либерализация цен и первые шаги приватизации
Либерализация превыше всего
Одной из первых и наиболее значимых мер Гайдара стала либерализация цен, начатая в январе 1992 года. До этого цены на большинство товаров в СССР устанавливались государством, что приводило к хроническому дефициту. Освобождение цен позволило рынку начать регулировать спрос и предложение, но вызвало резкий скачок инфляции — в 1992 году она достигла 2500% (Russian Statistical Agency, 1993). Это привело к обесцениванию сбережений населения и резкому падению покупательной способности. Однако мало кто вспоминал, что за реальные рубли банально ничего нельзя было купить. Примером подобного положения является нынешняя Венесуэла, где есть, конечно соцмагазы, в которых редко что можно найти, а очереди стоят на постоянной основе — вдруг что-то «выбросят». В домилеевской Аргентине была похожая ситуация: три разных курса песо рождали дисбалланс в экономике и были прекрасным полем для спекуляций и разрастания чёрного рынка.

Несмотря на социальные издержки, либерализация цен была необходима для устранения товарного дефицита. Как отмечает экономист Андерс Ослунд, «без этого шага экономика продолжала бы деградировать, а черный рынок полностью захватил бы торговлю» (Åslund, 1995). К середине 1992 года полки магазинов начали заполняться, хотя доступность товаров для большинства населения оставалась ограниченной из-за низких доходов. То есть раньше даже при наличии денег в кармане купить многие товары просто было невозможно, если не иметь своих людей в нужных магазинах, а по началу реформ товары появились, но у многих не было денег, чтобы их купить. Тем не менее, это был серьёзный прогресс, помогший России избежать разрастания теневого рынка, как это случилось во многих странах СНГ.
При этом не следует забывать один крайне важный факт: Центробанк в те годы действовал в диссонансе с командой реформаторов. Вместо полной остановки печатного станка, как это недавно сделал в Аргентине Хавьер Милей, Виктор Геращенко врубил его на полную мощность, что и привело к гиперинфляции. Резкий рост цен и обвал рубля во многом был связан с тем, что реформаторы действовали вразнобой со старыми институтами РСФСР, коей Россия являлась до 1993 года.

Приватизация или смерть!
Гайдар также заложил основы для приватизации государственной собственности. В 1992 году началась так называемая «малая приватизация», в рамках которой мелкие предприятия, такие как магазины и кафе, передавались в частные руки. По данным ЕБРР, к концу 1992 года около 46% розничной торговли находилось в частном секторе (EBRD Transition Report, 1993). Однако крупная приватизация, связанная с передачей промышленных гигантов, началась позже, уже после ухода Гайдара с поста премьера. Без приватизации госпредприятия гарантированно бы обанкротились, что стало с очень многими предприятиями бывшего СССР, особенно в тяжёлой промышленности, связанной с ВПК, а так появилась хотя бы некоторая перспектива их конверсии и сохранения промышленный мощностей, и частично Россия это провела, чего нельзя сказать о многих наших ближайших соседях, где реформы, подобные гайдаровским, проводились позже, были растянуты по времени, либо не проводились вовсе.
Гайдар понимал, что приватизация необходима для создания рыночной экономики, но его реформы столкнулись с сопротивлением. Как отмечает «Коммерсантъ», «старые элиты, включая директоров госпредприятий, активно саботировали реформы, небезосновательно опасаясь потери контроля» (Коммерсантъ, 1992). Это ограничило масштаб и эффективность первых приватизационных шагов, но даже в той форме лишило красных директоров ресурса, которого так не хватило Зюганову чтобы выиграть президентские выборы 1996 года, как в 1995 году их выиграл в Польше Александр Квасьневский, а в 1994-м на Украине — Леонид Кучма.

При этом, однако, в России не случилось ситуации, когда мелкий бизнес, доросший до среднего, подвинул уже красных директоров, как это случилось в Польше, что позволило правому крылу «Солидарности», позже ставшему партией «Право и справедливость», стать выразителем интересов того самого городского среднего класса и вернуть власть праволиберальным реформаторам на новом электоральном витке. В России же городской средний класс оформился много позже — во второй половине нулевых — и был представлен госслужащими, леволиберальной интеллигенцией и творческими деятелями, а не предпринимателями или синими воротничками, что и предопределило вектор развития демократической оппозиции на десятилетие вперёд.
Избежать подобного развития событий можно было, если бы Гайдар продолжил оставаться архитектором приватизации, и она проводилась бы в режиме быстрого, повышения градуса: в ограниченные промежутки времени, открыто и при максимальном охвате предприятия акционировались и выходили бы на рынок. Это помогло бы мелкому и среднему бизнесу, окрепнув, объединиться в инвестиционные структуры, готовые к выкупу у государства крупных предприятий по рыночной или близкой к рыночной цене. Тогда не только бы предпринимательская прослойка сильно бы увеличилась, сформировавшись более естественным путём, и даже вышло бы частично повторить польский опыт, но и краткосрочные негативные события типа залоговых аукционов и финансовых пирамид стали бы невозможны. Однако из-за тяги окружения Ельцина к иррациональному контролю за экономикой всё случилось как случилось, и вины Гайдара здесь нет и быть не могло.
Что же пошло не так?
Приватизация государственной собственности, начатая при Гайдаре, была продолжена в середине 1990-х годов. К 1996 году более 70% российской экономики находилось в частных руках (World Bank, 1996). Однако процесс был омрачен коррупцией и отсутствием прозрачности. Залоговые аукционы 1995-1996 годов, в ходе которых крупные активы, такие как нефтяные компании и металлургические предприятия, были проданы по заниженным ценам, привели к появлению олигархической элиты. Как отмечает Сергей Гуриев*, «приватизация в России не создала широкого класса собственников, а сосредоточила богатство в руках узкой группы людей» (Guriev, 2007).
В отличие от Польши, где приватизация сопровождалась мерами по поддержке малого и среднего бизнеса, в России малый бизнес оказался в тени крупных корпораций. Это ограничило экономическую диверсификацию и усилило зависимость страны от экспорта сырья. У правительства Гайдара не хватило времени на выстраивание законодательной базы для резкого упрощения налоговой системы. Внедрение единой цифровой платформы для налоговой отчетности, как это было сделано в Эстонии, могло бы сократить время и затраты бизнеса на взаимодействие с государством (Estonian e-Governance). У пореформенной России был для этого потенциал и запрос, но из-за почти полностью красного Верховного Совета нужные законодательные инициативы утопали в бесконечных обсуждениях и поправках.

Налоговая система 90-х годов, унаследованная от советского периода и доработанная в условиях кризиса, стала настоящей головной болью для бизнеса. Гайдар пытался стабилизировать бюджет, но его реформы не затронули глубоко укоренившиеся бюрократические практики. В 2000-х годах налоговая нагрузка в России была ниже, чем во многих странах ОЭСР: совокупная налоговая ставка для бизнеса составляла около 40% от прибыли, тогда как в Германии этот показатель достигал 50% (OECD Tax Database). Однако проблема заключалась в администрировании налогов.
Российские компании были вынуждены вести двойную бухгалтерию, чтобы соответствовать требованиям налоговых органов и одновременно управлять реальными бизнес-процессами. Как отмечает «Форбс Россия», «двойная бухгалтерия стала не столько способом уклонения от налогов, сколько необходимостью для выживания в условиях запутанного законодательства» (Forbes Russia, 2010). Налоговые проверки нередко превращались в инструмент давления на бизнес, а штрафы и доначисления могли разорить даже прибыльные компании.
А раз контроля над бизнесом у государства не было, то что должно произойти, чтобы он рос сам по себе, а не задыхался от неисчислимых проверок, либо уходил в тень? Сокращение надзорных органов. Вместо множества проверяющих структур достаточно было оставить несколько ключевых с чёткими полномочиями и строгой ответственностью за нарушения. Этого не произошло во многом из-за неполного контроля команды реформаторов над правительством. Гайдар не был формально даже премьером, и многие решения приходилось проталкивать кулуарно, а не институционально.
Сравнение с другими странами показывает, что Россия отставала в упрощении налоговых процедур. Например, в Сингапуре налоговая отчетность занимает в среднем 82 часа в год, тогда как в России в 2000-х годах этот показатель превышал 400 часов (Doing Business, World Bank), при этом в девяностые только Эстония опережала Россию по этому показателю, а в нулевые вперёд вырвалась ещё и Грузия. В остальных странах всё было и остаётся хуже. Радикальные реформы, наподобие грузинских, только ускорили бы формирование прослойки мелких предпринимателей, которые минимально отчитывались бы перед государством, но наследникам номенклатуры подобная конкуренция мешала.

ТТаможенная политика 90-х годов также не способствовала интеграции России в мировую экономику. Высокие таможенные пошлины и сложные процедуры оформления грузов делали импорт и экспорт дорогостоящими и времязатратными. По данным ЕБРР, в 1990-х годах Россия занимала одно из последних мест среди стран Восточной Европы по уровню открытости торговли (EBRD Transition Report, 1999).
Бюрократический аппарат, унаследованный от советской системы, оказался неподготовленным к рыночным реалиям. Вместо упрощения процедур для бизнеса, государство создало множество надзорных органов — пожарных, санитарных, трудовых и других. Эти структуры, как правило, финансировались недостаточно, что способствовало, вы не поверите, коррупции. По данным Transparency International**, в 2000-х годах Россия занимала 126-е место из 180 стран в Индексе восприятия коррупции (Transparency International, 2005).
Что могло быть решением данного перекоса? Решение, к большому неудовольствию либертарианцев, на тот момент могло быть только этатистским: усиление уголовной ответственности. Коррупция и вымогательство со стороны чиновников должны были караться реальными сроками, как это происходит в Сингапуре (Singapore Anti-Corruption Agency), или как это предлагают и реализуют правые популисты типа Милея, Букеле, Трампа, да и хотя бы как это сделали в Грузии Саакашвили, Мерабишвили и Бендукидзе. По большому счёту для выстраивания антикоррупционных институтов не хватало жёсткой политической воли, коей недоставало не только интеллигентному Гайдару, но и полубольному Ельцину. Когда у власти оказался молодой и энергичный обладатель этой самой воли, было уже поздно.
Конкурентоспособность: сравнение с Бразилией и Нигерией
Как говорил Сергей Брин, Россия — это Нигерия в снегу. Российский бизнес в 1990-х годах действительно не смог достичь конкурентоспособности на уровне развитых стран. В рейтинге глобальной конкурентоспособности Всемирного экономического форума (WEF) Россия в 2000-х годах занимала позиции, близкие к Бразилии, но значительно отставала от стран Западной Европы и Восточной Азии (WEF Global Competitiveness Report). Основными препятствиями были названы коррупция, бюрократия и низкий уровень защиты прав собственности.
Сравнение с Нигерией отражает масштаб проблем, с которыми столкнулась Россия в пореформенный период. Нигерия, как и Россия, страдает от зависимости от сырьевого экспорта и высокого уровня коррупции. Однако Россия выгодно отличается более развитой инфраструктурой и уровнем образования. Тем не менее, без реформы бюрократического аппарата и судебной системы Россия рисковала остаться в одной лиге с развивающимися странами, и сейчас путинская политика интеграции с Глобальным Югом лишь приближает эту далеко не радужную перспективу.

В 2000-х годах российское правительство предприняло ряд мер для упрощения ведения бизнеса. Введение плоской шкалы подоходного налога (13%) в 2001 году стало одной из самых успешных реформ, увеличив сбор налогов и сократив теневую экономику (Guriev, 2007). Также были предприняты попытки упростить налоговую отчетность и сократить количество проверок.
Однако, как отмечает «Коммерсантъ», многие проблемы остались нерешенными: «Несмотря на снижение налоговой нагрузки, административные барьеры и коррупция продолжали душить малый и средний бизнес» (Коммерсантъ, 2010). Надзорные органы, вместо того чтобы быть упраздненными, продолжали существовать, а взятки оставались неотъемлемой частью их работы.
Девяностые для будущего
Реформы 90-х годов, начатые Егором Гайдаром в условиях экономического краха, были смелым, но половинчатым шагом к рыночной экономике. Либерализация цен и первые шаги приватизации предотвратили полный коллапс экономики, но не сопровождались созданием эффективной институциональной среды. Это привело к росту коррупции, бюрократизации и снижению конкурентоспособности. Сравнение с другими странами показывает, что без реформы фискальной и таможенной систем, а также решительной борьбы с коррупцией Россия не сможет занять достойное место в глобальной экономике.
Во многом ограниченный успех гайдаровских реформ был связан прежде всего с ограниченным контролем группы реформаторов над госаппаратом и имевшимися институтами. В отличие от «чикагских мальчиков» Пиночета, правительство Егора Гайдара не было в приоритете у руководства страны, в отличие от Хавьера Милея Гайдар не обладал полнотой власти, поэтому реформы носили ограниченный, растянутый и местами половинчатый характер. Но даже то, что было сделано, спасло Россию от сползания в экономическую катастрофу, социального взрыва, дезинтеграции государства и настоящей гражданской войны.
Опыт 90-х годов остается важным уроком: либерализация должна быть последовательной и затрагивать все аспекты экономики, от налогов до судебной системы. Только в этом случае Россия сможет преодолеть наследие прошлого и построить конкурентоспособную экономику, способную соперничать не только с Бразилией и Мексикой, но и с лидерами мирового рынка. Какими бы спорными ни были результаты гайдаровских реформ, Егору Тимуровичу однозначно стоит сказать «спасибо» за попытку.
* - признан МЮ РФ иноагентом
** - признана в РФ нежелательной организацией
Подписывайтесь на наше сообщество в ВК и телеграм-канал,чтобы получать свежие новости и анонсы статей.