22 августа исполняется очередная годовщина завершения путча, предпринятого членами Государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП). Ровно в полдень 22 августа 1991 года на Краснопресненской набережной Москвы перед Белым домом, являвшимся в то время местом заседаний Верховного Совета РСФСР, был проведен многотысячный митинг победы сторонников демократических сил, на котором Борис Ельцин объявил о решении сделать трехцветный стяг новым государственным флагом России. Тогда же манифестанты пронесли огромное полотнище русского триколора по центральным улицам столицы.

Провал путча стал отправной точкой распада СССР. Если до августовских событий независимость провозгласили лишь Грузия и страны Балтии, то после них — все остальные республики Союза, за исключением РСФСР. Впрочем, именно Россия в лице ее президента Бориса Ельцина и стала инициатором Беловежских соглашений, юридических оформивших распад СССР. Для их подписания имелись все основания: осенью 1991 года союзные власти не контролировали границы страны, денежную налоговую и судебную системы, не были в состоянии подавлять этнонациональные конфликты, которые в то время охватили республики Закавказья и Средней Азии. Не было у них и возможности предпринять силовые меры в отношении глав России, Украины и Белоруссии, собравшихся в Беловежской пуще. И тому есть свидетельство: Егор Гайдар в интервью, которое он шесть лет назад дал для проекта по новейшей российской истории, заявил, что в декабре 1991 года Михаил Горбачев, номинально еще занимавший пост президента СССР, просил последнего союзного министра обороны Евгения Шапошникова остановить Ельцина, Кравчука и Шушкевича, на что тот ответил, что такой возможности нет.[i]

То, что подписание Беловежских соглашений, закрепивших распад СССР по внутрисоюзным границам, было оправданным шагом, хорошо видно на примере необъявленной российско-украинской войны, унесший жизни нескольких тысяч солдат по обе линии фронта. И дело здесь не в любви российских либералов к границам, проведенным Лениным, Сталиным и Хрущевым, как это зачастую пытаются изобразить их критики, а в ясном осознании того, что пересмотр даже самых несправедливых границ — а границы бывших союзных республик действительно не совпадали с границами национальными — не стоит риска кровопролитной войны. Разрушение Донбасса, наиболее русского с этнокультурной точки зрения региона Украины, наглядно показывает, насколько правильным было решение Ельцина о том, чтобы без единого выстрела предоставить Украине независимость, а также гарантировать ее территориальную целостность в обмен на согласие вывести ядерное оружие на территорию Р. Ф. Верность этого решения не умаляет даже тот факт, что в начале 1990-х в Крыму существовало сильное низовое движение за воссоединение с Россией. В январе 1991 года в Крыму прошел референдум о придании полуострову статуса союзной республики: участие в нем приняло 1,441 млн человек (81,3% от имевших право голоса), из которых положительно ответили 93,26%. В январе 1994 года в республике прошли президентские выборы, победу на которых одержал Юрий Мешков, выступавший за предоставление жителям Крыма российского гражданства. Однако Мешков не получил поддержки Кремля, благодаря чему Киеву удалось тогда вернуть полуостров под свой контроль.

За что действительно можно критиковать постсоветские российские власти, так это за полное невнимание к положению русских меньшинств в бывших союзных республиках. Та же Украина сразу после обретения независимости начала реализацию политики украинизации, не отображающей реалий двуязычной страны. В том, что Украина является таковой, можно убедиться, взглянув на карту, отображающую выбор языка интерфейса персональной страницы пользователей социальной сети «Вконтакте». Говорить об отсутствии дискриминации русскоязычных граждан Украины можно было бы только в том случае, если бы в бывшей братской республике действовало языковое законодательство, аналогичное бельгийскому, которое предполагает свободный выбор языка образования и общения с государством. Этого на Украине не было: украинский язык был обязательным к изучению для всех учащихся общеобразовательных учреждений страны; знание украинского наличествовало среди неотъемлемых условий поступления в вузы; наконец, украинский являлся единственным языком документооборота в административных учреждениях и судах.

Политика украинизации была выстроена по лекалам 1920-х. Здесь уместно обратиться к постановлению Всеукраинского ЦИК, опубликованного в 1923 году и предписывавшего начать тотальную украинизацию госаппарата УССР; согласно тексту этого документа, «формальное равенство между двумя наиболее распространенными на Украине языками — украинским и русским — [привело бы] к фактическому преобладанию русского языка». В точно такой же логике рассуждали и постсоветские украинские власти. Именно поэтому на Украине с каждым годом становилось все меньше школ с преподаванием на русском языке: если в 1990/1991 учебном году их доля среди всех общеобразовательных учреждений республики составляла 51,4%, то двадцать лет спустя — лишь 16,5%. Столь стремительного сокращения числа русских школ не произошло бы, будь у родителей возможность свободного выбора языка обучения для своих детей. В Крыму же после присоединения полуострова к России такая возможность появилась; как результат, в 2014/2015 учебному году в двухмиллионном регионе украинский был языком обучения только для 230 учеников.

Кремль, повторюсь, языковой вопрос на Украине совершенно не интересовал, иначе бы он предпринял хотя бы что-то для того, чтобы остановить процесс ликвидации русских школ. Например, можно было бы попытаться профинансировать строительство общеобразовательных учреждений, в которых бы преподавание шло на русском языке. Средств на это ушло бы значительно меньше, нежели на косвенное субсидирование режима Януковича путем продажи газа по заниженным ценам. Важно при этом отметить, что залогом успеха любой политики «мягкой силы» может быть только отказ от применения жесткой силы; и наоборот, чем более грубым является внешнеполитическое давление, тем слабее оказывается культурное влияние. Результатом нынешней войны окажется перенятие украинской идентичности миллионами русских Украины; впрочем, этот процесс шел и до вооруженного конфликта: так, в период между переписями 1989 и 2001 годов численность этнических русских снизилась с 11 до 8 миллионов человек. То же явление наверняка будет наблюдаться и в соседней Белоруссии, где в последнее время происходит рост влияния белорусских националистов.

Здесь, впрочем, нельзя не признать, что положение русских в Белоруссии и Украине оказалось куда более простым, нежели в неславянских республиках бывшего СССР. В Латвии и Эстонии они были лишены гражданских прав: в этих странах русские рассматриваются в качестве мигрантов, которые для получения паспорта гражданина должны пройти через строгий процесс натурализации. Однако мигрантами в полном смысле этого слова тамошние русские не являются: в прибалтийские республики они переезжали не по собственной воле, а по приказу партийных органов, лишаясь при этом крыши над головой в России. Русским Балтии было попросту некуда возвращаться: в родной стране их ждало лишь голое поле, именно поэтому большинство из них после распада Союза предпочли остаться жить в Латвии и Эстонии, тем более что физического насилия по отношению к ним в этих республиках не было. Иной пример — Казахстан, в южной части которого в начале 1990-х происходили антирусские погромы, мало отличавшиеся от тех, что тогда же проходили в Баку и Душанбе. Именно вследствие жестких притеснений по этническому признаку более двух миллионов русских были вынуждены покинуть постсоветский Казахстан. С отъездом значительной части русских антирусские погромы ушли в прошлое, однако в наиболее благополучной среднеазиатской республике для русских закрыта дорога для участия в государственной службе (для занятия любого поста необходимо знание казахского языка, который не является основным языком общения даже для большинства казахов) и политической деятельности (с середины 1990-х ни один из назначаемых республиканским центром акимов не являлся не-казахом).

Еще менее завидной оказалась судьба русских в Азербайджане и тех республиках Средней Азии, что расположены к югу от Казахстана — из этих стран русские были вынуждены бежать под страхом смерти. Как еще объяснить полное исчезновение русских диаспор в Баку, где в 1989 году проживало 295 тыс. этнических русских (16,4% от общего числа жителей), Ташкенте (699 тыс.; 34,0%) и Душанбе (190 тыс.; 32,9%). Характерно, что российское государство бежавшим из этих городов русским нисколько не помогло: оно даже не предоставило им право получения гражданства РФ на основе этнического происхождения. В этом, однако, нет ничего удивительного: Российская Федерация не является русским национальным государством. В РФ наложен уголовный запрет на национальное самоопределение русских, а именно таковым является отделение этнически и культурно чуждых республик Северного Кавказа; в РФ не действуют программы этнической репатриации: программой переселения соотечественников пользуются тысячи узбеков и киргизов; в РФ русские дети принудительно изучают татарский, башкирский и другие языки меньшинств, на которых даже сами меньшинства не говорят. Наконец, в РФ осуществляется политика массовой этно-замещающей миграции, в перспективе грозящей сделать русских меньшинством в своей собственной стране.

Лишившись статуса метрополии, Россия так и не стала национальным государством. Тому, безусловно, есть множество причин: это и наследие большевиков, которые первыми в мире стали проводить политику affirmative action; это и отрицание российскими либералами горбачевского-ельцинского розлива всего, что так или иначе связано с русским национализмом; это и отсутствие остроты национального вопроса в русских регионах России в первые постсоветские годы. Так или иначе, но сегодня приходится признать: манифестацией с гигантским триколором в руках русский нацбилдинг не начался. Главное теперь — вынести из этого опыта урок и не упустить шанс, который появится на новом разломе эпох.

[i] Данное свидетельство есть в аудиозаписи интервью. В опубликованном на ее основе тексте эти слова не приведены.